После нас остается то, что мы любили и как нас любили. Но, возможно, мы привносим в мир еще что-то, что-то неуловимое.
Картина Раймонда Ботери «La chute des anges» («Падение ангелов») изображает сцену, вдохновленную Апокалипсисом Иоанна Богослова и вторым посланием Святого Петра. Люцифер и его сторонники падают вниз головой. Некоторые из падающих имеют – или, возможно, принимают – облик демонов. Другие выглядят как люди – мы видим неприятно удивленного мужчину с блондинистыми волосами, к спине которого прилип демон. На лицах сбитых с ног персонажей, особенно тех, которые только собираются упасть, видно недоверие. «Как это? — кажется думают они. — Так не должно было быть. Ведь право на моей стороне!».
Мы не Бог, но…
Так падение ангелов изображает художник шестнадцатого века Раймонд Ботери. Согласно одной из традиций, Сын Утренней зари, Люцифер, не хотел поклоняться Второму Лицу Божества, потому что через воплощение оно приняло недостаточно благородную форму.
Францисканская монахиня и теолог Илия Делио пишет: «Мы не являемся Богом, но каждый человек рождается из любви Бога, выражает эту любовь в своей уникальной, личной форме и обладает способностью соединиться с Богом». В свою очередь, Ричард Рор объясняет, что воплощение является особым акцентом, преодолевающим разрыв между человеческим и божественным миром. Благодаря этому мы можем говорить, что Бог с нами, но Он не является нами. Мы действительно обладаем свободной волей, мы несем ответственность за то, что происходит в нашем мире.
Люди часто представляют себе Бога как своего рода святого монарха или абсолютного тирана, который контролирует все. Поэтому возникают как феодальные религиозные фантазии, так и более или менее прямо выраженные претензии о том, что в мире существует зло. Часто слышишь, что Бог не может существовать, раз он добр и всемогущ, а зло все же действует в мире. Но это не так.
Бог не монарх. Бог — садовник, мы знаем это хотя бы из Библии. Мы, живые существа, происходим от Бога, но мы не Бог. Мы – черви Бога, так я себе это представляю. Выпущенные на землю, мы прогрызаем, проделываем, рыхлим почву, которая насыщается Духом. Бывает, что это не происходит – Дух можно погасить, и люди часто делают это в своем стремлении к совершенству.
Как человеческие существа, мы являемся особыми дождевыми червями, потому что иногда в нас звучит музыка, поэтому мы как бы живые флейты, возможно, напоминающие дудочку, и в этих воздушных туннелях мы издаем звуки. Не сами по себе, и не каждый звук является музыкой. Но музыка оказывается возможной.
Присутствие без оболочки
Некоторое время назад мне приснилось, что со меня свалилось все, что я знаю, все характеристики, все, что другие и я сама знаю как «я». С удивлением я осознала, что я существую, но не могла определить, кем или чем я стала — присутствием без оболочки. Я думала: я должна хорошенько осмотреться, понять, что это значит. Я проснулась с этим посланием, но без ответа. Используя метафору Уильяма Батлера Йейтса, можем ли мы отличить танцора от танца?
Французский философ Жан-Батист Брене интерпретирует мысль Аверроэса в контексте западной философии, особенно противопоставляя ее рационализму, отождествляющему сознание с интеллектом или, в более широком смысле, с мыслящим умом. Для Аверроэса сознание происходит через воображение. «Я есть» – это действие воображения между различными аспектами, в том числе между умом и знанием, миром других, материальным миром и тем, что в нем происходит.
Я понимаю это так, что в мире – вне времени, а скорее в настоящем, которое материально не существует – «я» остается точкой без собственной массы, между прошлым, в котором нас уже нет, и будущим, где нас еще (а может и вовсе) нет. В момент, когда мы думаем «сейчас», этот момент уже прошел, поэтому он является «не-сейчас» – как объяснял преходящность святой Августин.
Однако люди, занимающиеся медитацией или созерцанием, знают, что именно это измерение содержит в себе возможность мощного присутствия. Гастон Башелард говорит о вертикальности момента, о его глубине и высоте – именно так работает опыт этого несуществующего в линейном времени момента.
Как подсказывает Брене, это сложное переживание: «я здесь», воображение, вписанное в контекст, резонирующее с ним. Таково, по его мнению, возможное значение слов hic homo intelligit (букв. здесь человек понимает) – легче понять, если после hic поставить запятую. ЗДЕСЬ. Здесь я, здесь я звучу. В надежде, что кто-то меня услышит.
С выключенными фарами
Сознание как воображение в отношениях позволяет мне лучше понять, что означает рекомендация Иисуса не думать плохо о другом человеке, Его утверждение таково, причинить вред другому – это также вообразить, что и ему причиняют вред.
В действительности, где способность воображения является действенной, о ней нужно заботиться больше, чем о здоровом желудке, красивых бровях, хорошем знании английской грамматики или своей доброй репутации. Из этой способности вытекает все это и многое другое, хотя она и не является всем этим. Ее трудно рассмотреть, нет простых способов проверки или периодического обследования. Но можно попробовать разные способы. Один из них – сон.
Брене предлагает изменить привычное представление о сне – интересно не то, как сон следует за бодрствованием, а как раз наоборот: как он ему предшествует. Сведение сна к одной функции или категории оказывается примитивным и наивным, так же как и сведение бодрствования к одной категории. Существует много видов сна, и они выполняют разные функции. Через щель в прилегании мира бодрствования воспринимаются различные импульсы, мысли и взгляды.
Но именно в бодрствовании есть пространство, о котором Брене и Аверроэс пишут как о месте, где мы встречаемся. Обычно мы делаем это, не зная ничего о глубоком процессе сознания и о представлениях другого человека, как бы с выключенными фарами. Во сне они работают лучше. Обычно мы не имеем доступа к рациональному мышлению, которое помогло бы нам рассмотреть и оценить то, что мы видим во сне.
Однако можно пытаться запоминать сны. Не обязательно для того, чтобы их интерпретировать – как учили Фрейд и Лакан – а для того, чтобы внимательно посмотреть на то, что они говорят о пространстве вокруг нас, где мы фактически встречаемся с траекториями других людей – именно для этого служит размышление Башелара о символах. Не для рациональной интерпретации или «толкования снов», а для того, чтобы обратить внимание на что-то важное.
Например: мне приснилась комната с очень неровными краями. В бодрствующем состоянии я решила использовать эту информацию, чтобы лучше обращать внимание на правую сторону своего тела, а также на то, что упускаю из виду из-за того, что некоторые импульсы от других людей утомляют меня и привычно блокируют какой-то аспект внешних сигналов. Благодаря этому мое правое веко немного выпрямилось, и я получила много очень необычной для меня энергии от экстравертных друзей и студентов.
След прохождения сознания
В разговоре о снах близкий человек однажды сказал мне, что в них все мимолетно, мы пересаживаемся с автобусов на поезда, которые не приходят или едут не туда, куда мы хотим, но мы, как субъекты, имеем в них четко определенный импульс, направление действия, волю. Мы знаем, что нам нужно сесть на поезд, сдать экзамен, подняться еще выше на вершину горы. Этот момент реален и определяющий – контекст тоже оказывается важным, но он как бы составляет сцену, на которой объясняется какая-то реальность, настолько сложная, что наши ограниченные чувства не могут ее охватить. Глядя на сон после пробуждения, мы узнаем что-то важное об этой реальности – сон является ее радиолокационным изображением.
Мы, субъекты, находясь во сне, находимся вне нашей материальной реальности, которая определяет нас и поддерживает в мире бодрствования. Мы являемся следом прохождения сознания. Но так же и материальный мир со всем, что в нем находится, является скорее таким следом с точки зрения того, кто мы есть, откуда мы пришли и куда мы идем.
Я могу смело (и с некоторым удовлетворением) представить себя независимо от тела, потому что никогда не гордилась ни красотой, ни физической силой. Но могу ли я сделать это независимо от своего ума? Мне это никогда раньше не приходило в голову, ум всегда был для меня основой, на которой я строила все, без осознания того, что я это делаю, и, следовательно, без благодарности. Невозможно быть благодарным за то, чем ты ЕСТЬ.
Для Аверроэса знание, ум, интеллект также являются частью контекста, все они социальны и в некотором смысле разделяются, являются общими. Воображение обращается к разуму и использует его, чтобы создать свой след, что является миссией каждого из нас в этом мире. Таким образом, именно в творчестве наиболее явно проявляется то, кем мы являемся за сценой, или, возвращаясь к Йейтсу, кем является танцовщица, исполняющая танец.
Живой огонь Духа
Философия творчества Николая Бердяева становится попыткой преодолеть упадок мира с помощью доступного человеку божественного начала. Через творчество мы поддерживаем акт спасения мира: «Творчество — это преодоление мира, не приспособление к этому миру, к его потребностям, а выход за пределы этого мира и преодоление детерминированности».
В моей садовой метафоре божественные дождевые черви не действуют в состоянии невесомости, но прогрызают твердую, порой каменистую почву. Это сопротивление — законы мира, которые так же реальны, как и особая миссия творческих личностей. Конечный результат оказывается как менее важным (чем творческий путь), так и фундаментально значимым.
Чтобы объяснить этот парадокс, я обращусь к идее творческого акта Джеймса Хиллмана как достижения любви. Любовь не является объектом или результатом, но ее действие делает все реальным. Следуя этой линии, я убеждена, что после нас остается только то, что мы любили и как нас любили. Но, возможно, мы привносим еще что-то – все то, что эфемерно и стирается, но также оказывается важным.
У Аверроэса, как его читает Брене, человек реализует свою жизненную миссию через отпечаток, который он оставляет в мире. Таково в суфийской философии значение добродетели, атхар – это уникальный след, оставленный копытами верблюда, мечом, душой, проходящей по дорогам жизни. Наша жизненная миссия – это взаимосвязь между прохождением через жизнь и другими людьми и всем, что в ней находится.
В этом смысле все, хотя и эфемерное, является реальным, но только следование содержит в себе живой огонь Духа. Наше призвание – оставлять оживленный и уникальный след, который одновременно все еще стирается, но, находясь в отношениях со всем остальным, составляет нечто истинное.
✷✷✷
Обычные несовершенные люди на картине Ботери кажутся прислушивающимися к чему-то. Некоторые молятся, другие просто слушают. Это напоминает мне прекрасную композицию нормандской группы Delayaman (с мелодией дудука, на котором играет Жерар Мадилян) под названием «Замки на песке» . В ней описывается человек, сидящий под облаками и позволяющий тишине говорить как проповеднику. Текст заканчивается строками:
Проповедую ли я любовь или ненависть,
Стыжусь ли я или глупо хвастаюсь,
Иду ли я прямо или криво —
Все унесет одна волна
Мы, возможно, являемся музыкальными дождевыми червями Бога в огромном саду непостижимой сложности Космоса. Мы проходим, протискиваемся, иногда звучим – во всей своей несовершенности. Что вырастет после нас, что это будет?
Большое спасибо Яреме Пекутовскому за диалог при написании этого текста. «Замки на песке» я цитирую в его переводе.
Автор: Моника Костера
Профессор в области экономики и гуманитарных наук. Является профессором Варшавского университета и Университета в Сёдерторне (Швеция). Она также работала в университетах Польши, Великобритании, Швеции и Франции. Опубликовала более 50 книг и множество научных статей в области социологии организации и управления, а также стихи. Является научным соредактором журналов «Gender, Work and Organization» и «Culture and Organization»
Источник: www.wiez.pl