Сергей Филатов
Александра Стёпина
Возрождение уничтоженных или до крайней степени репрессированных при советской власти вероисповеданий иногда приводит к возникновению принципиально новых религиозных и идеологических явлений, не имеющих аналогов в дореволюционном прошлом России. В определённой степени это утверждение верно для любой конфессии, ибо нельзя дважды войти в одну реку. В конце концов, и постсоветское православие это далеко не то же самое, что предреволюционная Российская православная церковь. Однако метаморфозы российского лютеранства, пожалуй, намного превосходят всё, что можно сказать о принципиально новом в российских вероисповеданиях. Лютеранство в современной России приобретает неожиданное идеологическое и психологическое содержание (какового оно нигде и никогда не имело) и может в будущем сыграть по-своему уникальную роль в религиозной жизни нашей страны.
Лютеранство – одна из старейших традиционных конфессий в России. Лютер прибил свои «95 тезисов против индульгенций» к вратам Виттенбергского собора в 1517 г., а уже в 1576 г. московские немцы строят первую в России лютеранскую церковь. Лютеранство не вызывало в России столь сильной идиосинкразии, как католичество. Вековой страх перед Римским папой, замышляющим католическую экспансию и закабаление Святой Руси, не распространялся на скромную этническую религию купцов, инженеров, врачей, офицеров и других профессионалов. Случаи миссионерства лютеран или добровольного принятия лютеранства русскими были крайне редки, тем более что власти и Православная церковь бдительно следили за тем, чтобы немецкая церковь немецкой и оставалась. Тем не менее нарушения этого правила приводили к жесточайшим карам, о чём свидетельствует, например, сожжение на костре в царствование Алексея Михайловича пастора Кульмана, пытавшегося проповедовать среди русских.
Одновременно с появлением в крупнейших городах России немецких лютеранских общин в нашей стране укореняется и скандинавская лютеранская традиция. Скандинавская ветвь практически с самого зарождения лютеранства развивалась самостоятельно. Переход Швеции в лютеранство был связан с борьбой за независимость королевской власти от Ватикана, в то же время национальная католическая церковь настолько сильно осозновала необходимость перемен, что весь клир во главе с епископом добровольно перешёл в лютеранство, не видя в нем противоречия апостольской вере. В скандинавских странах католическое богослужение было изменено в гораздо меньшей степени, чем в Германии, осталось более мистическое, чем в германском «рациональном» лютеранстве понимание богослужения и таинств. Начало скандинавской традиции в России положили приходы финнов на территории нынешней Ленинградской области, которые уже приняли лютеранство, находясь под властью Швеции. Они проживали в волостях Северной Ингрии (Ингерманландии), вошедших в русское государство в ходе войн между Россией и Швецией при Иване Грозном. В дальнейшем эти земли не раз переходили из рук в руки. Самое старое упоминание о лютеранском приходе в Лемблово датируется 1611 годом. А уже в 1641 г. существует самостоятельная епархия с центром в Нарве. Ко времени победы Петра I в Северной войне и возвращения устья Невы под скипетр русского государства там уже насчитывалось 28 приходов, имевших многочисленные капелланские филиалы. Россия, таким образом, получила в наследство от Швеции лютеранскую церковь со сложившейся организацией и развитой инфраструктурой. С момента основания Петербурга в нём был организован шведско-финский приход Св. Марии, который стал со временем центром лютеранства скандинавской традиции в России и является таковым по сей день.
До XIX в. немецкое и скандинавское лютеранство развивались в России совершенно независимо, причём до второй половины XVIII в. представителей скандинавской традиции (в основном финнов) было даже больше, чем представителей немецкого лютеранства. Однако ингерманландцы-финны, в большинстве своём сельские жители, в дореволюционное время оставались маловлиятельной религиозно-национальной общностью, и их влияние по сравнению с влиянием немцев-лютеран на все стороны общественной и государственной жизни России было несравнимо мало. Лишь после падения коммунизма возрождённая Церковь Ингрии приобрела неожиданно большую притягательность для жителей нашей страны разных национальностей. Значение скандинавской традиции лютеранства в религиозной жизни России в наши дни не меньше, чем роль традиции германской.
Со времён Петра Великого лютеранство приобрело по существу привилегированное положение второго государственного вероисповедания. Немцы, финны и другие выходцы из Западной Европы лютеранского вероисповедания не испытывали от властей никаких ограничений. Большинство российских императоров до самого падения монархии брали себе в жёны принцесс-лютеранок из королевских домов Северной Европы (разумеется, став российскими императрицами, они принимали православие, но в любом случае лютеранство не становилось для них чем-то чуждым и враждебным). Среди высшего и среднего класса российского общества доля немцев-лютеран была очень велика – чиновничество, генералитет, профессура, мир бизнеса и артистический мир России имели сильный немецкий акцент, с которым говорили российские лютеране. Родственные связи, учёба в Германии и вузах Прибалтики, переход некоторых лютеран в Православие сделали для русской элиты лютеранство близкой и понятной верой. Влияние лютеранства на русское православие и культуру в XVIII-XIX вв. ещё ждёт своих исследователей.
В 1832 г. все различные течения и организации лютеранства России (за исключением собственно Финляндии и Польши) были объединены в Евангелическо-Лютеранскую Церковь в России (ЕЛЦР), которая получила единый устав, согласно ему главой церкви являлся российский император, но оговаривалось его невмешательство в религиозные дела (такое положение вещей не противоречило доктрине лютеранства, поскольку ещё Лютер говорил о том, что церковь в своём общественном бытии как организация является частью светских институтов власти). С этих пор ингерманландцы оказались меньшинством в по преимуществу немецкой церкви.
В XIX в. важную роль в жизни российского лютеранства начинает играть Прибалтика, особенно Эстония. Проживавшие там немцы-лютеране отличались особенно тесными связями с Германией, лютеранское духовенство Эстляндии было знаменито своим высоким уровнем образования, а Дерптский университет, славившийся и в Германии, стал основным центром подготовки лютеранского духовенства для России.
Николай I выстроил здание единой Лютеранской церкви в своём любимом архитектурном стиле, в том же, в котором он строил и Русское государство, и Православную церковь – авторитарно-бюрократическом, единообразном и безгранично подвластном трону. Но внутри этого здания постоянно росли трещины. И дело не только в финнах-ингерманландцах, объединённых в трёх пробствах единой Лютеранской церкви, но сохранивших недовольство и немецким культурным засилием в церкви, и навязываемыми нормами немецкого лютеранства, имевшего ряд существенных отличий от скандинавской традиции. В самом немецком лютеранстве рос раскол, который впервые, ещё до революции, сумел вовлечь русских людей в созданное немцами религиозное движение.
Семена этого раскола были посеяны при Екатерине II. Она энергично привлекала переселенцев, и прежде всего из Германии, селиться в неосвоенных областях на юге и востоке России. Переселенческое движение поддерживали в дальнейшем почти все наследники Екатерины на императорском троне. Если первая волна эмиграции 1763 – 68 г.г. была вызвана в большей степени экономическими соображениями, то вторая волна 1804 – 25 г.г., которая принесла 50 000 поселенцев была вызвана религиозными преследованиями в Германии со стороны официальной лютеранской церкви.. Большинство этих переселенцев были религиозными диссидентами, не разделявшими вероучения и богослужебной практики государственной лютеранской церкви Германии. И к переселению их подталкивали именно религиозные преследования на родине и свобода вероисповедания, дарованная Екатериной. Наиболее распространённым течением среди этих диссидентов был пиетизм.( Пиетизм – это религиозно-мистическое учение, в центре которого находится идея о необходимости для верующего личного переживания Бога («второго рождения»), важнейшее значение для пиетистов имеют молитвенные собрания штунде (нем. Stunde – час), ежедневные часы чтения и изучения Библии и совместных молитв. Поэтому их иногда называли штундистами.) Пиетизм не приемлет пышного богослужения, а в требованиях к пастору главное – не хорошее образование, а личное благочестие.
Николай I пытался привести всё российское лютеранство к общему знаменателю, стал в приказном порядке навязывать пиетистским общинам официальных пасторов, выпускников Дерптского университета. В ответ на навязываемое властями официальное лютеранство пиетисты стали создавать так называемые «братские сообщества», чтобы противостоять давлению властей. Таким образом, в российском немецком лютеранстве с ХIХ в. существует два течения – «церковных лютеран» и «братских общин»(1) (Церковными лютеранами были в основном городские жители – представители средних и высших классов, а к братским общинам принадлежали крестьянские массы, жители немецких деревень, разбросанных от Молдавии до Дальнего Востока.
Конфликт несколько стих во второй половине XIХ в. (но только стих, фактически, как мы покажем далее, он продолжается и сейчас) когда поселенцы осознали, что, несмотря на стремление российских властей навязать свои порядки церковной жизни лютеран, они без труда могут следовать принятым у них принципам религиозной жизни. Из-за постоянной нехватки духовенства один официальный пастор приходился на 20 приходов, а в Сибири – один на сто. Церковное управление в Санкт-Петербурге не могло держать под контролем все лютеранские общины. Даже в 1914 г. на 4 тыс. немецких лютеранских сёл Российской империи приходилось лишь 200 пасторов. Эти пасторы имели возможность посещать братские общины лишь по нескольку раз в год. Во время этих визитов пасторы проводили бракосочетания, крещения, конфирмацию. Это вполне устраивало членов братских общин, так как они считали, что крестить необходимо в младенческом возрасте, а таинства крещения и причастия должен совершать рукоположенный пастор. В остальное время община жила по собственным правилам.
Мирно и замкнуто жившие братские общины приобрели широкую известность и стали предметом пристального внимания российской общественности во второй половине ХIХ в., когда в штундистских собраниях стали принимать участие русские, привлечённые своими немецкими соседями к участию в молитвенных собраниях и кружках по изучению Библии. К тому же русские работники в крепких немецких семьях всегда участвовали вместе с хозяевами в штунде, а по возращении в свои родные деревни продолжали изучать Библию, включали в это и свою семью, зачастую входя в конфликты с местными православными священниками. Со временем ситуация усугублялась, государство же попыталось решить конфликт типичными силовыми методами. Итогом оказались «штундистские бунты» 1870-х годов, которые охватили весь юг Украины и местами Поволжье. Их удалось подавить, но конфликт «братских общин» и официальной церкви продолжался вплоть до распада ЕЛЦ в 1937 г. и возобновился с восстановлением церкви. Так же из русско-немецкой штундистской среды вышли и первые баптисты.(2). Для Священного Синода и властей русская «штунда» и баптизм стали в конце ХIХ – нач. ХХ в. одной из самых страшных ересей, с которой велась непримиримая борьба, а собственно лютеранское начальство в Санкт-Петербурге стало постоянно пресекать любые попытки своей анархичной сельской немецкой паствы нести свет истины своим русским соседям. Однако этот в общем-то частный эпизод (уже с 90-х гг. ХIХ в. русский баптизм развивался по своей внутренней логике в основном за счёт обращения молокан) русской религиозной истории несравним по своей значимости с современной тягой русских к лютеранству во всех его видах.
Разгром лютеранства после революции начался не сразу. В 20-е гг., освободившись от государственной опеки, лютеранство даже пережило некоторый подъём. Уже в 1919 г. от единой лютеранской церкви отделились ингерманландские приходы, которые в 1923 г. конституировались в Финскую Евангелическо-лютеранскую Церковь, несмотря на противодействие властей. Гораздо сильнее связанные с властью немецкие лютеране медленнее и с большим трудом адаптировались к новым условиям, однако и они создали в 20-е гг. свою Евангелическо-лютеранскую Церковь Советского Союза. Среди более податливых давлению государства немцев даже возникло обновленческое движение во главе с пастором Яковом Фрицлером, аналогичное тому, которое существовало в Православной церкви. Лидеры лютеранского обновленчества декларировали единство лютеранства и коммунизма, включали в богослужение революционные песни (3).
Но время относительной свободы лютеранства в СССР длилось недолго. Период с 1929 по 1938 г стал временем тотального уничтожения лютеранства (4). К 1937 г. все здания кирх были национализированы, все пасторы попали в лагеря и лишь считанные единицы не погибли там (репрессии пережили лишь 3 пастора). В 1937 г. большинство финнов-ингерманладцев было выслано из Ленинградской области в Среднюю Азию. В 1941 г. пришла очередь немцев. В те годы можно было предположить, что не только российское лютеранство, но и народы – его носители будут уничтожены. Фактически исчезло «церковное лютеранство» российских немцев – церкви прекратили существование, исчезли пасторы, организованная религиозная жизнь прекратилась. Но лютеранство крестьян - финнов-ингерманландцев и братские общины немцев- продолжали существовать подпольно. В каком-то смысле они даже окрепли. Братские общины издавна не нуждались в богословски образованном духовенстве, в церковных зданиях (они всегда собирались в частных домах). Немцы, лишённые вплоть до конца 60-х гг. возможностей получения высшего образования и крайне ограниченные в социальном росте – в основном крестьяне и шахтёры – находили прибежище в вере и были едва ли не самыми религиозным народом СССР. Многие немцы перешли в баптизм, адвентизм, пятидесятничество, и в общинах этих вероисповеданий они очень часто были самыми крепкими в вере и бескомпромиссными в отстаивании своих прав перед властями верующими. Но большая часть осталась верна лютеранским братским общинам, в которых они сохраняли не только веру отцов, но и немецкий язык, национальную немецкую идентичность, которую власть стремилась вытравить. Но само содержание веры и религиозной жизни изменилось. Общины, хотя бы из соображений конспирации, были замкнуты, иногда даже не поддерживали отношений с себе подобными. Прекратилось теологическое развитие, и религиозное сознание примитивизировалось. Не немцев в общины не принимали, а немецкий язык богослужения приобрёл сакральный характер.
Под давлением мирового общественного мнения где-то к середине 60-х гг. власти прекратили политику направленную на уничтожение братских общин и, фактически, смирились с их существованием, хотя и отказывали им в легализации, а в 1980 г. одобрили создание немецко-лютеранского пробства в составе Евангелическо-лютеранской церкви Латвии, которое возглавил пастор Гаральд Калнинь. На практике деятельность пробства ограничивалась несколькими в течение года поездками Кальниньша в немецкие церкви Сибири, где он крестил, венчал и отпевал, распространял Библии, но какого-либо серьёзного влияния на жизнь общин эти поездки не оказывали.
В том же направлении развивалось и ингерманландское лютеранство, но в этом случае процесс изоляции и национальной замкнутости приобрёл более мягкие формы.
Большинство финнов в 60-е гг. сумели вернуться в Ленинградскую область, рядом была близкая им по языку Эстония, где лютеранство не было запрещено и где было создано два прихода с богослужением на финском языке. Ингерманландское лютеранство держалось на нескольких десятках «проповедниц» – женщин, организовывавших тайком молитвенные собрания (частым местом собраний стали разрушенные финские кладбища).
Итак, к концу 80-х гг. лютеранство в России фактически умирало. Легальные и полулегальные крестьянские этнические общины не развивались, молодёжи в них было очень мало (молодые немцы и финны перешли на русский, и богослужебный язык был им чужд), образованного духовенства и интеллигенции у лютеран не было. Ничто не предвещало того бурного развития, которое ждало российское лютеранство после падения коммунизма.
Но в конце 80-х гг. всё переменилось. Национальное возрождение ингерманландцев и немцев привело и к первым попыткам воссоздать национальные церкви. Лютеране Германии и Финляндии приступили к широкой поддержке своих единоверцев в России. Причём лютеранство в Германии и Финляндии в ХХ в. сильно либерализовалось, и российские лютеране, почти все консерваторы, оказались со своими западными спонсорами, учителями и помощниками в сложных отношениях не только сотрудничества, но и конфликтов и даже соперничества. В 90-е гг. заметную роль в жизни российского лютеранства стали также играть миссионеры из консервативной американской церкви "«Лютеранская церковь Миссури-Синод»(5), в противовес немцам и финнам поддерживающие консервативные тенденции.
Но самым знаменательным явлением стало массовое обращение в лютеранство русских и других народов России, в прошлом никогда лютеранами не бывшими. Они принесли в лютеранство свой духовный и культурный опыт, свои устремления, которые создают формирующееся сейчас лицо российского (и при этом быстро русеющего) лютеранства. Понять, что собой представляет это новое российское лютеранство, всё же невозможно, не зная о судьбе этнического ингерманландского и немецкого лютеранства, внутри которого или в тесном взаимодействии с которым оно развивается.
Возрождение ингерманландской церкви началось в 70-е гг., и это возрождение неразрывно связано с именем её харизматического лидера в те годы Арво Сурво. Арво Сурво – интеллектуал, музыкант и поэт, связанный с полудиссидентской художественной «тусовкой» Санкт-Петербурга, родом из старинного финского села под Петербургом Губаницы уговорил своих единоверцев не прятаться по углам, а решительно отстаивать свои права. Просьбы и требования к властям постепенно возымели действие. На открытие первого ингерманландского прихода в Ленинградской области решающее влияние оказало Хельсинкское совещание по безопасности в Европе, под давлением европейских, и в первую очередь, финляндских правозащитников, в 1977 г. была зарегистрирована община в г. Пушкине и ей было передано здание кирхи. Приход вошёл в юрисдикцию церкви Эстонии. В семинарии Лютеранской церкви Эстонии выучился и Арво Сурво, после чего он стал пастором в Пушкине и фактически возглавил движение возрождения ингерманландской церкви и ингерманландского народа. Сплочённый маленький народ как мало кто воспользовался первыми проблесками свободы второй половины 80-х гг. В 1987-1990 гг. были созданы десятки ингерманландских приходов. Ингерманландцы чувствовали себя неуютно внутри церкви Эстонии, и дело тут не только в языковом барьере. В теологическом плане ингерманландцы более консервативны и мистичны, их религиозность ближе к православию, к тому же они менее прозападно ориентированы. В 1989 г. Арво Сурво распространяет манифест о возрождении независимой Церкви Ингрии. Он был поддержан в ингерманландских приходах, и независимость церкви была провозглашена. Этот шаг сильно испортил отношения ингерманландцев с эстонацми, но вскоре, после распада СССР, вопрос потерял актуальность, и Эстонская церковь признала независимость Ингерманландской.
В первые годы своего существования Церковь Ингрии, не имевшая достаточно пасторов и средств для своего существования, оказалась в сильной зависимости от церкви Финляндии. Из Финляндии в первые годы было большинство пасторов (в том числе и глава церкви епископ Лейно Хассинен), в Финляндии учились первые семинаристы, из Финляндии приходила большая часть финансовой помощи. Однако ингерманландцы, выйдя из подчинения одной церкви, вовсе не собирались подчиняться другой. С самого начала была оговорена полная самостоятельность церкви Ингрии в области вероучения, богослужения и кадровой политики. Церковь Финляндии смирилась с неуступчивой позицией своей молодой церкви-сестры. В частности, из Финляндии не присылали женщин-пасторов (ингерманландцы не признают женского священства). Однако в отношениях между либеральными финнами и консервативными ингерманландцами всегда существовала напряжённость.
В середине 90-ых церковь Ингрии встала на ноги. В 1996 г. ее возглавил коренной петербургский финн-ингерманландец Арре Куукауппи. И с этого времени Церковь Ингрии постепенно приобретает нового «зарубежного» стратегического союзника – наряду с Церковью Финляндии не менее важное значение имеют связи с консервативной американской церковью "Лютеранская церковь Миссури-Синод" (6), чья идеология гораздо ближе консервативной российской религиозности. Сейчас большинство кандидатов в церковнослужители учится не у финнов, а у миссурийцев, они же оказывают большую материальную помощь.
В отличие от Церкви Ингрии, которая развивалась самостоятельно, возрождение лютеранства немецкой традиции в постперестроечное время осуществляется под прямым управлением Германской церкви. Сразу, как только стало возможным, германское правительство и Евангелическо-лютеранская церковь Германии на основе пробства, которое возглавлял Калнинь, создали Немецкую Евангелическо-лютеранскую церковь в составе Лютеранской церкви Латвии. С немецкой пунктуальностью они стали воссоздавать исчезнувшую в 30-е гг. Лютеранскую церковь, которую когда-то возглавлял русский царь. Сам архиепископ Георг Кречмар в свем докладе на генеральном синоде признает, что «восстановление лютеранской церкви в России началось без какой-либо концепции, …возникла идея восстановить утраченное…, но сама жизнь заставила ЕЛЦ выработать четкую и отличную от Германии политику» (7)
Ситуация начала меняться в 1991 г. с распадом СССР. С этого времени Немецкая лютеранская церковь не нуждалась в формальной «крыше» Латвийской церкви, а напрямую вошла в юрисдикцию Лютеранской церкви Германии. Германские лютеране искренне хотели помочь своим единоплеменникам, лишившимся из-за коммунистических репрессий своей церкви, а германское правительство рассчитывало приостановить эмиграцию, поддержав финансово и организационно создание важного для российских немцев социального института. Однако германцы столкнулись с ситуацией, не укладывающейся в их планы. Создаваемые церковные структуры вместо тормоза эмиграции превращались в дополнительный канал для эмиграции. Немецкое правительство в середине 90-х гг. перестало финансировать лютеранскую церковь, а германские церковники были вынуждены иметь дело с лютеранами, имевшими совершенно отличное от них представление о лютеранстве. Традиция «церковного лютеранства» была фактически полностью разгромлена в 30-е гг., а братские общины и до революции были идеологически далеки от официального лютеранства Германии. В наше же время, когда и отношение к тексту Библии, и семейная, сексуальная мораль, и отношение к богослужению и к женскому священству в германском лютеранстве либерализовались, найти общий язык пастору из Германии с братскими общинами, в которых учение отличается крайним консерватизмом и остается неизменным до сих пор, стало ещё сложнее. Конечно, у российских немцев были стимулы, побуждавшие их войти во вновь созданную церковь – это и желание помощи и защиты из Германии, и национальные чувства – стремление духовно объединиться с родиной предков после многих лет изоляции и дискриминации. Но в главном – в вероучении – с братьями из Германии у них было слишком много различий. Соответственно, братские общины повели себя очень по-разному: некоторые присоединились к новосозданной церкви и приняли её ценности, другие стали отстаивать в ней свои убеждения, некоторые не то вступили в неё, не то – нет (стали поддерживать de facto какие-то не то ассоциативные, не то дружеские отношения), некоторые вступили в более близкую им идеологически церковь Ингрии, а некоторые сохранили свою самостоятельность и отказываются иметь вообще какие-либо контакты с «еретиками». Попытки германского руководства расшатать устройство отдельных братских общин, сделать их более открытыми, иногда приводили к переходу братских общин в баптизм. В первой половине 90-х гг. конфликт между священнослужителями из Германии и братскими общинами, вошедшими во вновь созданную церковь, был чрезвычайно острым. Лидеры братских общин рассчитывали, что они возглавят вновь созданную церковь, так как составляли подавляющее большинство верующих. Но германцы утверждали своё либеральное руководство, стремясь организовать дочернюю церковь, соответствующую облику и идеологии церкви Германии. Наибольшего накала конфликт достиг на Генеральном синоде в 1994 г.(на этом Синоде было принято современное название церкви: «Евангелическо-Лютеранская церковь в России, на Украине, Казахстане и Средней Азии» – ЕЛЦ), когда решался вопрос о руководстве церковью. Братские общины хотели утвердить на должность главы церкви – архиепископа – пастора из ссыльных немцев омича Николая Шнейдера. Однако, пользуясь своими финансовыми и административными возможностями, германцы навязали Синоду профессора Георга Кречмара из ФРГ, большинство ключевых постов в руководстве заняли культуртрегеры из ФРГ. Только к 1998 г. ситуация за Уралом успокоилась, во многом благодаря очень тактичной политике епископа Фолькера Зайлера, который понял специфику этого региона и позволил лютеранству отчасти развиваться здесь своим путем. Однако приезжее германское духовенство за сравнительно редким исключением(7) так и не смогло стать духовенством традиционно с советских времён верующих немцев, членов братских общин.
Развитие церкви, неожиданно для самих её лидеров, пошло по совершенно другому пути. Лютеранские приходы во главе с германскими пасторами стали усиленно расти и развиваться там, где общин лютеран до их прихода не было – в крупных городах в основном в Европейской части России. Базой их развития стали культурные общества российских немцев, светские общественные организации, изначально не имевшие к религии никакого отношения. Эти общества объединяют в основном интеллигенцию немецкого происхождения, в большинстве своём людей, не знающих немецкого языка, многие из них имеют русских супругов, а то и одного из родителей. В работе этих обществ обычно участвуют и чисто русские люди – преподаватели немецкого языка и вообще те, кто интересуется немецкой культурой. В этой среде, изначально секулярной и малорелигиозной, очень велик культурный авторитет лютеранства, и со второй половины 90-х гг. их активисты (а иногда председатели) создают религиозные общества, которые обращаются к архиепископу Кречмару с просьбой прислать пастора. Как ни странно, из этой безрелигиозной среды во многих случаях вырастают крепкие религиозные общины, создающие по германским образцам эффективные и требующие определённого бескорыстия (несмотря на финансовую поддержку Германии) благотворительные, образовательные и культурные программы.
В некоторых городах, где лютеранские общины возглавили харизматические, хорошо образованные, связавшие себя с русской культурой и осознавшие проблемы российского общества пасторы из Германии, общины растут как на дрожжах (и, разумеется, за счёт русских, немцев ведь в России осталось не так много). В качестве яркого примера такого пастора можно упомянуть Манфреда Брокманна во Владивостоке. Богослов, поэт и музыкант (его концерты и в кирхе, и в филармонии собирают полные залы), он женился на русской, принял российское гражданство и на всю оставшуюся жизнь связал себя с Россией. Вот как описывает свой опыт пребывания в общине одна из русских автивисток прихода: «Лет пять назад я почувствовала, что меня влечёт к Богу. Я несколько раз сходила в православную церковь, но столкнулась там с грубостью, безразличием к людям и нетерпимостью. Здесь всё иначе. Отец Манфред говорит, что он приводит людей не в церковь, а лишь стремится помочь нам найти дорогу к Богу… Здесь церковь смиренна перед Богом, а потому и перед людьми. Здесь учат размышлять, здесь понимаешь, что христианская вера – это свобода. Этому и Лютер учил. Отец Манфред говорит, что Бога можно найти в любой церкви, я захожу иногда в православную церковь, в ней я крещена, так что в каком-то смысле я православная. Однако православие возможно для меня лишь в небольших дозах, мой дом в лютеранской церкви. Лютеранство – не немецкая вера, оно для всех. Конечно, отец Манфред открывает нам духовное измерение европейской культуры, но много внимания уделяет и русской культуре, больше, чем православные. Русские лютеране – лучшие, более ответственные граждане России, чем православные…».
Экуменически настроенный «батюшка» Брокманн в силу своего либерализма учит паству не столько конкретному конфессиональному христианству – то есть в данном случае лютеранству, - но некоему «христианству вообще». Собственно лютеранское в этом приходе – лютеранское богослужение, традиция критического, интеллектуального отношения к вере (а не конкретная догматика) и признание необходимости благотворительной, образовательной и культурной деятельности. Как сказал нам пастор Брокманн в интервью в ноябре 1999 г.: «Лютеранская церковь – это церковь сознательно верующих людей, они должны думать и осознавать. Основное в проповеди Лютера – это призыв к разумному, критическому отношению к вере, а не его конкретные, частные мнения, обусловленные эпохой, в которой он жил. Консерваторы цепляются за частности лютеранского учения и теряют его суть». Причём Брокманн без страха готов к теологическим, богослужебным и культурным заимствованиям у других вероисповеданий.
Мировоззрение такого пастора, как Брокманн, легко находит отклик в интеллигентной среде, итересующейся религией, но не практикующей ни в какой церкви. Эта религиозная идеология легко сочетается и с политическими ценностями верующих – приверженности демократическим ценностям, принципам гражданских прав и свобод, и с культурной ориентированностью одновременно на западноевропейскую и русскую классическую культуру, и с относительным либерализмом семейной морали (более мягкое отношение к разводу) при большей социальной ответственности, выражающейся участием в благотворительности.
Брокманн даже среди пасторов из Германии выглядит более экуменичным, открытым разным традициям, не стремящимся утвердить в душах своей паствы лютеранскую догматику; его проповедь и мистична (каждый должен найти именно свой неповторимый и необъяснимый путь к Богу), и интеллектуальна, позволяя всё подвергать рациональному обсуждению. И хотя Брокманн не совсем типичный пастор даже для Германии, успех его проповеди, исключительный авторитет лютеранской общины Владивостока и у властей, и у общественности демонстрируют те черты либерального германского лютеранства, которые привлекают к нему русскую паству.
Брокманн, пожалуй, наиболее яркий либеральный пастор из Германии, но его успех далеко не единичен. Во многих крупных русских городах (Петербурге, Казани – где, кстати, лютеранство привлекает много татар,- Ярославле, Ульяновске, Омске, Красноярске, Хабаровске и т.д.) общины ЕЛЦ, возглавляемые пасторами из Германии, стали заметным явлением местной религиозной жизни. Причём, хотя они и возникли на базе немецких культурных обществ, сейчас в основном состоят из русских, в некоторых общинах немцев вообще единицы (9). Для германского руководства ЕЛЦ к 2000 г. стало очевидным, что лет через 10-15 церковь, которую они начали возрождать для российских немцев, станет в основном русской церковью с лёгким немецким акцентом. «Российская лютеранская церковь неуклонно становится русской лютеранской церковью» (9). При этом важной особенностью общин ЕЛЦ является их почти стопроцентный интеллигентский характер: в них всегда много преподавателей, людей творческих профессий, врачей, студентов. Сейчас ЕЛЦ (естественно, если не считать находящихся в сложных отношениях с руководством ЕЛЦ немецких, в основном сельских, братских общин) – самая интеллигентская по социальному составу церковь в России.
В отличие от Запада, в России почти нет протестантских церквей, кроме ЕЛЦ (если быть точным, есть только ещё одна крупная церковь – методистская), признающих женское священство. Но если для методистов, абсолютно новых в России, привнести женское священство просто, то для ЕЛЦ это намного сложнее. Ей приходится преодалевать традиционные воззрения по этому вопросу в среде и сохранивших веру русских немцев, и среди русских. Сопротивление столь сильно, что германское руководство в основном посылает пасторов мужчин, но, в то же время, и либерализм пускает свои корни, особенно там, где действуют активные пасторы из Германии.
В ЕЛЦ уже есть одна женщина-пробст – Иннеса Тирбах в Оренбурге («Я не хотела стать пастором, у меня самой женское священство не вызывало симпатий, ведь мой дед был погибшим в лагерях поволжским пастором и мне хотелось сохранять верность традиционному укладу, но сначала я возглавила инициативную группу по созданию прихода, потом стала старостой общины, а потом в течение нескольких лет не было достойного кандидата в пасторы- мужчины. С тех пор, как я стала пастором оренбургского прихода, он бурно растёт, наша церковь пользуется большим уважением в городе. Теперь я не вижу ничего ненормального в том, что оренбургские девицы едут учиться в лютеранские семинарии. Скоро нас будет много»). В настоящее время еще несколько женщин учится на пасторов, и через несколько лет они будут играть намного более заметную роль в жизни церкви.
Одна из причин успехов ЕЛЦ в том, что она занимает пустующую в России нишу либерального христианства. И Православная церковь, и почти все протестанты и католики, и тем более старообрядцы придерживаются традиционных взглядов на буквальную истинность текста Писания и принципы морали. Парадоксальность ситуации заключается в том, что в отличие от идеологии существующих в нашей стране христианских церквей, население России в целом более секуляризировано, чем на Западе – люди не только реже ходят в церковь, но и реже разделяют традиционные христианские верования, реже следуют традиционной христианской морали. В России существует некий культурный код: если уж человек становится практикующим (у православных говорят «воцерковлённым») верующим, то верующим консервативным. Закономерно, что либеральная ЕЛЦ была привнесена в Россию извне и её паству составили люди, ранее, как правило, не имевшие опыта участия в жизни каких-либо российских христианских церквей.
Учитывая традиционализм российского религиозного сознания, неудивительно, что на русской почве возникла консервативная альтернатива занесённому из Германии либеральному лютеранству. Точнее сказать, русское консервативное лютеранство успело родиться на несколько лет раньше, чем либеральная ЕЛЦ развернула свою деятельность.
Интерес среди русских к лютеранству зародился в середине 80-х гг., первые обращения совершались ещё до перестройки. В наибольшей степени пролютеранские настроения характерны для Петербурга. Одной из их колыбелей стали молодёжные полулегальные клубы любителей рок-н-ролла. Тянувшаяся к вере полудиссидентская молодёжь плохо представляла себе, что такое христианство вообще, но тот смутный образ Церкви, который у них существовал, нашёл свою реализацию в попытках создать русское лютеранство. Заметную роль в этом выборе сыграли два человека – фактический создатель Церкви Ингрии Арво Сурво и пастор открывшейся в сер. 80-х гг. лютеранской церкви в Петербурге в юрисдикции Церкви Латвии Йозеф Баронас.
Арво Сурво, при том, что он был лидером религиозного возрождения ингерманландцев, вовсе не чурался русской аудитории. Он был участником различных питерских интеллигентских кружков, в которых его интерпретация лютеранства вызывала живейший интерес. В представлении Арво Сурво Лютер был вынужден не по своей воле, а из-за стечения исторических обстоятельств, полностью порвать с католицизмом. Сурво подчёркивает и развивает те стороны лютеранского вероучения, которые сближают его и с католичеством, и с православием. (Идеологически для Арво Сурво и его единомышленников очень важен факт попытки Лютера присоединиться к православию, когда он мучительно искал разрешения своего конфликта с Ватиканом и долго не решался создать собственную церковь. В истории лютеранства это был краткий эпизод, не имевший последствий, но для нынешних русских лютеран это принципиально важное событие, освящающее их попытки заимствований из православной теологии и литургической жизни).
Арво Сурво подчёркивает мистические и традиционалистские черты лютеранства, уходящие корнями в католическое и православное средневековье, и глубже - во времена неразделённой церкви. Многие ингерманландцы даже не любят, когда их называют протестантами, от них можно услышать: «Да какие мы протестанты, мы особая разновидность католиков» (или «православных», в зависимости от идеологических и эстетических ориентаций говорящего).
Арво Сурво, преувеличивая отличия скандинавской традиции лютеранства от германской, утверждает приверженность наследию Шведской лютеранской церкви (к ней до 18 в. принадлежали и лютеране Финляндии). По мнению единомышленников Арво Сурво, когда в 30-х гг. XVI в. вся католическая церковь Швеции во главе с епископом порвала с папством и признала лютеровскую доктрину спасения, она смогла избежать протестантских крайностей, сохранила и апостольское преемство, и в основном католический порядок богослужения, и традиционное мистическое отношение к таинствам. Объясняют это тем, что в Скандинавии лютеранство было принято, в отличие от Германии, мирно, без ожесточения сторон, ожесточения, приведшего лютеран Германии к «еретическим» протестантским крайностям, а позднее либерализации и секуляризации. Ингерманландцы склонны преувеличивать консерватизм лютеранских церквей Скандинавии, а когда всё же признаётся, что по степени либерализации скандинавские церкви вообщем-то не принципиально отличаются от церкви Германии, то этот факт объявляется результатом разлагающего влияния германских «еретиков». Шведы и финны оказываются пассивными жертвами духовой агрессии германских либералов.
Уже в конце 80-х гг. в приходах Церкви Ингрии в Санкт-Петербурге начался приток русских, которому способствовала деятельность Йозефа Баронаса. Баронас, начав работать в Санкт-Петербурге, сразу же привлёк много полудиссидентский молодёжи тем, что богослужение совершал на русском языке и говорил с паствой на языке молодёжной культуры. В первое время лютеранская община была тесно связана с молодёжными музыкальными клубами – настолько тесно, что церковь Баронаса иногда называли «рок-н-рольным приходами», а часть доходов церковь получала от продажи музыкальных записей. На богослужения приходили и члены Церкви Ингрии, и немцы-лютеране, и просто молодёжь, интересующаяся религиозными проблемами. Причём идеологически, вероучительно эти приходы развивались в русле взглядов Арво Сурво – Баронас был неплохим организатором и оратором, но, как идеолога, его затмил Арво Сурво. Баронас объявил о выходе из церкви Латвии и о создании Единой Евангелическо-лютеранской церкви России. Это была первая попытка создать собственно русскую лютеранскую церковь, но она закончилась неудачно – лишь четыре общины присоединились к Баронасу, большинству русских лютеран эта инициатива показалась несерьёзной, они стремились чувствовать «радость единения» с имеющим многовековые корни, космополитичным лютеранством, поэтому предпочли принадлежать к «историческим» церквам – Ингрии и ЕЛЦ. Баронас пытался доказать властям, что его церковь является правопреемницей дореволюционной лютеранской церкви и на этом основании получить в своё пользование сохранившиеся в Петербурге и некоторых других городах здания кирх. Ему это не удалось, воспитанная в его приходах паства вместе с церковослужителями перешла в «исторические церкви», а сам он прекратил активную церковную деятельность. Тем не менее паства его сохранила идеологию «консервативного русского лютеранства», и дело его продолжается внутри Церкви Ингрии и ЕЛЦ.
Первоначальный центр развития русского лютеранства – Санкт-Петербург, где его идеология развивалась под очевидным влиянием ингерманландцев. Однако русское лютеранство иногда под влиянием Петербурга, а иногда совершенно независимо от него возникает и в других городах. И что совершенно поразительно – идеологически оно во всех случаях очень близко тому, чему учит Арво Сурво. Некоторые русские ещё в 80-е гг. обратились в лютеранство в Прибалтике и стали в наше время активистами лютеранского движения у себя на родине. Большинство из них со временем вошло в церковь Ингрии, некоторые, обычно исходя из прагматических соображений, стали церковнослужителями в ЕЛЦ и составляют в ней консервативную оппозицию германскому руководству (в качестве примера можно привести московского пастора Дмитрия Лотова, обратившегося в лютеранство в Латвии ещё до перестройки), некоторые пытаются создать не зависимое от традиционных – ЕЛЦ и Церкви Ингрии – церквей лютеранские организации. В этом отношении особенно знаменательна судьба екатеринбуржца Вячеслава фон Дитлова (его многочисленные враги утверждают, что его фамилия по паспорту Болотник и никаких немцев у него в роду нет). Фон Дитлова в конце 80-х гг. поразило «божественное озарение, открывшее ему абсолютную истинность лютеранского учения». К концу 90-х гг. он создал самостоятельную церковь под названием «Округ Екатеринбургской Евангелическо-лютеранской консистории», в которую входят три динамично развивающиеся общины (одна из них полностью состоит из бывших последователей либерального московского православного священника Георгия Кочеткова, постоянные нападки на Кочеткова православного духовенства, неопределённое положение в РПЦ привели его екатеринбургских последователей к лютеранскому выбору). Фон Дитлов придерживается ортодаксального учения Лютера, сам он переводит богослужебные тексты Лютера, которые использует в своей литургической практике. Фон Дитлов находит во всех лютеранских церквах, с которыми сталкивался, принципиальные отклонения от учения Лютера и поэтому не желает присоединяться ни к одной из церквей (правда, он установил контакты с одной микроскопической консервативной американской лютеранской церковью, с которой успешно сотрудничает). Другие лютеранские церкви не поддерживают с фон Дитловым каких –либо отношений. Однако это не помешало фон Дитлову добиться большого уважения со стороны других христианских церквей Екатеринбурга и администрации Свердловской области, где его считают одним из самых уважаемых религиозных деятелей края.
Однако самая успешная попытка создания русской лютеранской церкви связана с именем новосибирского театрального режиссёра Всеволода Лыткина. В конце 80-х гг. Лыткин был крещён в церкви Эстонии, там же учился на пастора и был духовным сыном таллинского архиепископа Яана Киивита. В 1993 г. он создал лютеранскую общину под духовным омофором Эстонской церкви в Новосибирске, которая к 2000 г. выросла в «Библейскую лютеранскую церковь» (БЛЦ), имеющую приходы во многих городах Сибири и лишь канонически, подчиняющуюся эстонцам, но не входящую в юрисдикцию Церкви Эстонии.
Лыткин – русский лютеранский патриот, он считает, что его церковь удовлетворяет тягу людей к лютеранству, не вынуждая их окунаться в чужую национальную культуру – будь то немецкая или финская («у русских должна быть своя русская церковь, зачем нам пристраиваться к духовности иностранцев»). Лыткин убеждён, что западная протестантская и русская православная религиозность это две крайности – первая слишком рациональна и секуляризована, вторая слишком мистична и эмоциональна.
Особенно резко он отзывается о современном лютеранстве в Германии, «которое проникнуто идеями кальвинизма, баптизма, феминизма, морального релятивизма и секуляризма и является эталоном духовной деградации». Русское лютеранство избежит обеих крайностей, и в соответствии с апостольской традицией оно совмещает разум и эмоции, мировоззренческую адекватность современности и неповреждённую христианскую веру. В религиозной жизни БЛЦ центральное место уделяется богослужению, литургии, Лыткин даже говорит о «литургическом лютеранстве», и, что совсем уж странно для лютеранина, правда, пока что только на словах допускает возможность иконопочитания. Совершая богослужебные заимствования из двух «равноблагодатных традиций – православия и католичества», он считает, что католическая литургическая традиция больше соответствует духовному строю современных русских людей: «После советской власти русские стали скорее западноевропейцами, чем византийцами, западная духовность нам ближе» и на деле большинство заимствований - из католицизма (10). В церкви Лыткина состоит много учёных новосибирского Академгородка, которые считают, что только лютеранство даёт им возможность органично сочетать «разум и веру, рациональность науки и иррациональность религиозного опыта». Ещё в 90-е гг. можно было предположить, что БЛЦ Лыткина или какая-нибудь другая чисто русская лютеранская инициатива смогут привести к созданию доминирующей среди русских консервативной лютеранской церкви. Но всё более успешное распространение приходов Церкви Ингрии во всех регионах России, в том числе в Сибири, на Урале и в Центральной России сделало очевидным, что основной русской лютеранской церковью стала именно эта церковь. Пастор Сергей Прейман (ответственный за русскоязычные приходы Церкви Ингрии) сам изначально был увлечен идеей русского лютеранства, и даже входил в церковь Йозефа Баронаса, поэтому он отлично понимает перспективность распространения учения Лютера среди русских. Он и епископ считают, что «Церковь Ингрии более притягательна, чем ЕЛЦ, где царит разброд». Действительно, в самой ЕЛЦ многие пасторы и старосты общин, не говоря о рядовых членах, считают, что церковь Германии и руководство их собственной церкви «впали во власть сатаны, искажают и подвергают сомнению Писание». Причём, это не скрытая оппозиция, а явная, значительная часть русских священнослужителей придерживается её, и даже заместитель епископа Шпрингера, Владимир Кюнтцель, открыто осуждает официальную идеологию ЕЛЦ, как еритическую, и ставит Церковь Ингрии в качестве образца. В такой ситуации перспективы развития Церкви Ингрии выглядят более благоприятными. По оценкам самого главы церкви епископа Арре Куукауппи, финны-ингерманландцы составляют сейчас не более трети её прихожан (большинство они составляют только в Ленинградской области). Сам Арво Сурво, в конце 80-х гг. стоявший у истоков возрождения финского языка богослужения, в 90-х гг. выступил инициатором распространения русского языка в церкви (а ЕЛЦ ввела повсеместно русский язык лишь в 1999 г.) Требуя от своих верующих приверженности основным догматам лютеровского учения, буквальному пониманию божественного происхождения Библии и традиционной христианской морали, церковь Ингрии сочла приемлемым для себя многообразие в формах богослужения (в некоторых русских приходах богослужение частично совершается по-церковнославянски, а в некоторых мало отличается от католического) и удовлетворение национальных чувств. В некоторых русских приходах националистические настроения присутствуют не меньше, чем в православных, а в Коми (12) и Мордовии (13) лютеранские приходы стали религиозными центрами национального движения коренных народов этих республик. Финны-ингерманландцы с присущей им честностью, трудолюбием и социальной ответственностью сумели создать эталон церковной жизни, предполагающий высокий уровень участия мирян в жизни церкви, благотворительной, образовательной и культурной деятельности, которые становятся нормой и в русских приходах.
Пятнадцатилетняя история возникновения и становления российского лютеранства убеждает в том, что это вероисповедание смогло ответить на важнейшие духовные запросы русского религиозного сознания сегодняшнего дня, которые оказались неразрешимыми для других христианских вероисповеданий. Лютеранство, возникшее сейчас в России, даёт возможность соединить литургическую, мистическую русскую религиозность с требованиями разума, тягу к классической культуре и евангелизм, приверженность христианской традиции, уходящей в глубь веков, с приверженностью демократии и правам человека; оно даёт возможность сочетать русский патриотизм, приверженность национальной культуре с западничеством. У российских лютеран, к какой бы юрисдикции или идеологической фракции они не принадлежали и как бы они не конфликтовали друг с другом, существует чувство общности, принадлежности к единой культуре, укоренённой на русской почве. Вот как говорит об этом иркутский пастор БЛЦ Вячеслав Пляскин: «В России есть две основные религии- православие и лютеранство. С XVI в. лютеранство формировало вместе с православием русскую культуру, науку и государственность. Без лютеранской традиции от России останется только полРоссии. Причём, наша половина- не худшая. Всё, что России дали лютеране только перечислять устанешь. Возрождение российского лютеранства-это восстановление естественного порядка вещей».
Современное российское лютеранство развивается так, как будто его исходная точка – первые годы проповеди Лютера, когда он ещё не окончательно порвал с Ватиканом и задумывался о возможности присоединения к православию. В нём, в российском лютеранстве, происходит взаимодействие протестантизма, католичества и православия. С одной стороны, в нём присутствует многообразие христианских традиций, а, с другой стороны (и именно поэтому) его можно назвать термином Клайва Льюиса «просто христианством». К этому следует добавить развитую внутрицерковную жизнь, общинный дух, свойственные большинству лютеранских приходов.
Несмотря на все конфликты между различными течениями российского лютеранства, вплоть до обвинений в ереси и неблагодатности, у российских лютеран присутствует сознание принадлежности к одному вероисповеданию и сохраняются контакты и поддерживаются какие-то дискуссии и богословские споры. Эта ситуация создаёт атмосферу свободы и постоянной мыслительной работы над основными, принципиальными проблемами христианского богословия. Среди русских лютеран пока что нет образованных профессиональных богословов (почти все церковнослужители – зелёная молодёжь, которая где-нибудь учится), но ни в одном вероисповедании в России сейчас нет столь благоприятных условий для появления серьёзных оригинальных религиозных мыслителей.
Российское лютеранство становится серьёзным духовным и интеллектуальным вызовом русскому православию, который оно скоро будет вынуждено осознать и, будем надеяться, сумеет дать по-настоящему творческий ответ на этот вызов.
___________________________________________________________
1).Gerd Stricker. Lutheraner in Sibirien in: ”Glaube in der 2 welt”, 1998/ 26Jahrang Nr/ 7/8, pp. 34-41.
2). Штрикер Г. Лютеранское движение мирян в России. «Страницы»(журн.), Москва, 1998 т. 3, вып. 4.,с. 519-527.
3). В. Вебер. «Советские немцы: сохранить веру вопреки судьбе». В: «На пути к свободе совести», М., «Прогресс», 1989, с.370.
4). О. А. Лиценбергер. «Евангелическо-лютеранская церковь и советское государство».
М., «Готика», 1999.
5). Кроме «Миссури-Синода», в России действуют миссионеры американской церкви «Лютеранская церковь Висконсин-Синод». Это крайне консервативная церковь, члены которой даже миссурийцев считают слишком либеральными и не считают возможным участвовать с ними в совместных молитвах. Их иногда называют «лютеранскими старообрядцами. Висконсинцы сумели создать несколько своих приходов в Новосибирской и Омской областях.
6). Среди наиболее последовательных консерваторов-членов церкви, особенно русских, растёт стремление порвать связи с либеральной Всемирной лютеранской федерацией (в которую Церковь Ингрии вступила сразу же после своего возникновения, в значительной степени по инициативе Церкви Финляндии), в которую входят все государственные лютеранские церкви Европы, и вступить в консервативный лютеранский интернационал - Международный лютеранский синод (МЛЦ), в котором ведущую роль играет Лютеранская церковь Миссури-Синод. Через структуры МЛЦ ингерманландцы установили связи в Германии с небольшой консервативной Самостоятельной лютеранской церковью, в сотрудничестве с которой стремятся привлечь к себе российские братские общины.
7). Отчётный доклад епископа Георга Кречмара на II Генеральном Синоде ЕЛЦ 25-28 мая 1999 г- в : Евангелическо-лютеранская церковь в России, на Украине, в Казахстане и Средней Азии. 1994-1999» СПб, 2000, с. 25-31.
8).Из любого правила конечно есть исключения,- например, пермская братская община легко и естественно приняла идеологию, которую им предложили пасторы из Германии, а со временем выходец из братской общины Давид Рерих стал пермским пробстом с энтузиазмом отстаивающим ценности либерального лютеранства. Он сумел привлечь в общину много русских.
9).«По моим подсчётам, за последние 10 лет на постоянное место жительства в Германию выехало 4/5 всех тех прихожан, на которых рассчитывал Харальд Калнинь, когда принимал должность епископа общин нашей Церкви… Особенности апостольской традиции географически давно стёрлись. В западных странах существуют православные Церкви, так почему же западные Церкви не могут существовать на территориях, первоначально подвергшихся миссионерству из Византии? » -Отчётный доклад епископа Георга Кречмара на II Генеральном Синоде ЕЛЦ 25-28 мая 1999 г- в : Евангелическо-лютеранская церковь в России, на Украине, в Казахстане и Средней Азии. 1994-1999» СПб, 2000, с.34, 52.
10). Гангнус А. Конфессиональное и национальное: все не так просто. «Наша церковь» (журн. Московской лютеранской общины). Декабрь 1999, Москва, с. 14.
11). Другой пастор БЛЦ – иркутянин Вячеслав Пляскин не любит католичество, считает его духовный строй для России неуместным и часто служит православную литургию Иоанна Златоуста, что для него к тому же является формой проявления русского патриотизма.
12). Лютеранская коми община возникла на базе партии национального возрождения коми народа "Защитим себя". Коми националисты долго колебались между язычеством и христианством, устраивали диспуты и круглые столы, на которых выбирали наиболее подходящую веру для своего народа. Отказались от язычества, как утраченной и практически неживой религиозной культуры и повернули свои взоры к религии своих братьев угро-финнов - лютеранству. Это произошло после того, как к ним по своей инициативе приехали Арво Сурво и финский проповедник Юха Велиахо. После 30 минутной беседы с Арво лидер "Защитим себя" Надежда Митюшева крестилась (1996). К 2000 году община церкви Ингрии в Сыктывкаре выросла до 200 членов. Был куплен дом и поставлен коми пастор Сергей Елфимов, по происхождению из строгой старообрядческой семьи - был крещён у скрытников. В общину потянулись русские и националистка Митюшева была вынуждена согласиться на параллельное русское богослужение. Политическое движение "Защитим себя" начало медленно трансформироваться в религиозную общину и смиряться с присутствием в ней "русского элемента", лютеранские общины начали возникать в других городах республики.
13). История мордовского лютеранства неразрывно связана с личностью её основателя - саранского художника-эрзи - Андрея Алёшкина. С детства верующий человек, озабоченный судьбой своего народа, он, как и многие другие представители мордовской интеллигенции, испытал разочарование в православии. По его мнению, православная церковь выступает как "русификаторская сила", подавляющая язык и культуру мордовского народа. Во время обучения в Ленинградской Академии Художеств Алёшкин познакомился с пастором Арво Сурво, благодаря энергии и талантам к-рого была возрождена Лютеранская церковь ингерманландцев. Алёшкин пришел к выводу, что лютеранство, адаптирующее национальные традиции мордовского народа, может стать лучшим основанием для духовного возрождения эрьзянского и мокшанского народов. В 1990-1991 годах в Мордовии начинается "национальное возрождение". В этой атмосфере Алёшкин находит себе группу сторонников из числа саранской, в основном гуманитарной, интеллигенции. В 1991 г. в Саранске регистрируется первая лютеранская община в юрисдикции Церкви Ингрии. При этом основатели общины изначально ставят своей целью "мордовизацию" церкви, формирование независимой Мордовской лютеранской церкви. С 1991 г. материальную помощь Мордовской церкви оказывает финская лютеранская церковь, а позднее также Лютеранская церковь Миссури-синода. В 1991 г. в центре Саранска общине передается участок земли и совершается освящение закладного камня в присутствии властей и представителей Финляндской лютеранской церкви. Однако, как из-за материальных и организационных сложностей, так и из-за сопротивления православной епархии, строительство церкви тогда не состоялось. Богослужение проводится в домах культуры.
Саранские лютеране вообще не любят называть себя лютеранами, но "мордовскими христианами". В лютеранский обряд вводятся элементы мордовской традиционной культуры: оплакивание невесты, плач по покойнику; перерабатываются для лютеранского богослужения народные песни. В облачение священнослужителей вводятся элементы мордовского национального костюма. Эрзяне не скрывают, что перенимают некоторые эелементы православия: они не считают возможным введение женского священства, хотят ввести в богослужебный обиход иконы и считают, что к таинствам относятся скорее по православному, чем по лютерански. Основная форма миссионерства - поездки активистов церкви по селам и городам республики в составе фольклорного ансамбля "Торама", в выступлениях к-рого исполнение народных песен перемежается лютеранской проповедью и богослужением. Благодаря этим поездкам лютеране стали известны практически всей республике.
К 2000 г.-почти 100% прихожан обеих общин-интеллигенция, до 25%-русские.
С 1992 г. православное духовенство выступает с резкими нападками (в т.ч. в местной печати) на лютеран, называя их "еретиками", "католиками" и даже "шпионами" (В "Обращении епископа Саранского и Мордовского Варсонофия ко всем верным чадам Православной церкви Мордовии" высказано "предостережение в связи с активизацией доморощенных лютеран во главе с их руководителями Микишем и Алёшкиным, которые с благословения финских лютеран захватили плацдарм в Мордовии (зарегистрировали две общины) и теперь целенаправленно приступили к лютеранизации Мордовии, не ведая, может быть, о том, что они тем самым занимаются расколом мордовского народа,.. прикрываясь заботой о о сохранениии мордовских языков, сеют смуту в народе, отчуждая его от русского народа"-"Известия Мордовии", 7.04. 1995 г.)
Лютеране, в свою очередь, обвиняют РПЦ в русификаторской политике и нежелании ввести в богослужебный обиход мордовские языки. В 90-ые гг. по инициативе Хельсинкского института Библии силами преподавателей Мордовского университета в Саранске на мордовские языки переведено Евангелие и некоторые книги Ветхого Завета. Богослужение в лютеранских приходах ведётся на мордовских языках и по-русски.
К 2000 г. эрзянская община собрала деньги на строительство кирхи, после долгих проволочек была выделена земля на окраине Саранска.
